Поцелуй Первым - Манилова Ольга

Какая воспитанная у меня фея-обманщица.

— Ты спасать будешь, крышеспасательница? — киваю ей снизу вверх. Будто она — один из пацанов у меня на ковре.

Только затылок мне выжигает волна тремора, со спины поднявшаяся. Хочу еще нежный голос услышать. Пусть только посмеет молчать.

— Нет, — коротко отвечает она и во двор идет. Как хозяйка, без бэ. Просто смотрит она, ага.

Соплю ей в голову, только без натиска, потому что стопорюсь намеренно.

Делает вид, что меня здесь нет, когда неказистый двор разглядывает, но ножка подрагивает. Еще трогает браслет на руке. Что за цацка?

— Хочешь внутри глянуть, принцесса?

Смотрит на меня. Сердито, но теперь пылко. Господи, я с ума схожу. И сойду. Она — секунда за секундой — мою голову нежной рукой под воду опускает. И сейчас удерживать там на глубине, черной от беспросветности, начнет.

И я не выплыву.

— Взламывать — это уже за гранью. Я сама завтра все и так увижу.

— А у меня ключи есть.

Связку достаю. Теперь ключи болтаются, вниз свисая с моего большого пальца. Она на них взгляд переводит. Сейчас быстро догадается, проницательная боевая фея.

А потом разворачивается и размашистым шагом двор намеревается покинуть.

— Да, Алиса, теперь мое оно. Здание! Так какие площади вам понадобятся?

Она головой поводит, будто отряхивается от чего-то. Мне смешно становится. Видимо, от оборвыша в виде моей персоны отряхивается.

А потом волнорезом злости я сам себя на куски растаскиваю. И только та часть, что без царя в голове, живой ощущается. Надеюсь, сдохло все остальное.

Но они твари живучие, и агонизируют там как-то. Какими-то надеждами, мечтами, херней сплошной.

До щипящей болью ярости агонизируют. Так огнестрелы плоть надкусывают, когда влетают в тушку.

— Далеко собралась? Ключи только у меня теперь есть. И завтра точно также будут.

— Найдем другое помещение, — сцепляет она зубы. И лоб оттирает, видимо, от испарины.

Да, жарко сегодня, несмотря на то, что вечер уже в воздухе улегся.

— Да не найдете, — невесело смеюсь. — А ты со мной всегда договориться сможешь.

Заворачиваю вместе с ней во двор уже археологического музея.

Она теряется в шагах немного, когда я перед ней прямо всей тушей выплываю.

Ее легкий испуг меня щипцами раскаленным сдавливает. Стараюсь в пространстве меньше стать, но и в глаза хочу заглянуть.

Локон опять на лицо спадает, усталым движением руки она отводит его и пот убирает.

Не нравится мне это, блядь! Почему измученная такая? Знал ведь, что больше в больнице лежать надо было. И ножка еще не зажила.

— Пожалуйста, покинь территорию, — абсолютно спокойно и миролюбиво говорит она и даже пытается мне улыбнутся. Но не выходит. Не выходит у нее улыбаться мне!

Я взрываюсь и ключи ей в руки толкаю. Алиса охает, и непонимающе на меня смотрит.

— Договоришься со мной или нет? Давай!

— Нет, конечно!

Даю ей обойти, связка снова с большого пальца у меня болтается.

Она еще несколько шагов делает, а я на дне барахтаюсь. Потому что это то, куда она меня забросила. Или оставила. Может, я всегда здесь парализован был, просто отсутствие воздуха не замечал.

И на дне в легких водоросли застряли, и крюком каждое мгновение их из меня вытягивает вместе с гнилью, что на месте сердца осталась червей внутри кормить.

— Я и другие куплю, везде! Везде, где договоришься. Время не гони впустую!

Она оборачивается, нахмуренно рассматривая меня.

Что-то внутри где-то простукивается, когда Алиса неуверенно за край платья пальцами впивается. Горло льдом теперь дерет.

Но она одергивает себя и глаза отводит. Собирается снова разворачиваться.

Швыряю ключи на потрескавшуюся дворовую плитку, прямо между нами.

— Придется поднять, если хочешь зайти. А мне плевать, — покачиваюсь на месте, ладони в карманы просунув. — Мне плевать-то на ключи и что там и вообще на здание. Могут неделями тут лежать. Пока не поднимешь их, обманщица.

Глядит на ключи неподвижно. Ветер пыль приносит, а не прохладу. Она осторожно приближается к связке и поднимает с плитки. На меня не смотрит.

— Спасибо, — тихо говорит и уходить собирается.

Бросаюсь к ней, как безумец. За руку не хватаю, а прикасаюсь тыльной стороной ладони к хрупкому изгибу локтя.

— Алиса! Ты… ты зачем это сделала? Ты куда идешь?

— Отстань! — вдруг зло она кричит и платье одергивает. — Ну что еще?

— Еще — это все! Чем это ты здесь занимаешься! Нафига тебе музей? Ты же ожоговым собиралась заниматься.

— Не твое дело, — рычит она и в грудь меня толкает. — Ты свое получил, а теперь иди наслаждайся.

— Наслаждаться?! Ты в фантазиях живешь! Будто все тебя обидеть хотят. Но я тебя не обижал! Это ты меня с землей сравняла опять.

— Да, — задушено говорит она и зажимает рот рукой, — да.

В дверях перепрыгиваю через турникет, потому что у нее карточка есть, а вахтерша меня не пускает.

Алиса резко разворачивается, наконец-то осознав что я не отстану. Это хорошо. Потому что я не отстану. Не знаю, что будет. И что делать буду. Но она будет со мной разговаривать, мать вашу!

— Я вызову полицию, если ты будешь продолжать в здании музея.

— Вызови, будь добра, — хрипло отзываюсь и издевательским оскалом морду кривлю: — Не могу дождаться.

— Что конкретно ты хочешь? — также хрипло говорит она. Опять в глаза не глядит.

— А ну посмотри на меня.

Она губы поджимает, и отворачивается в сторону.

Мне дурно становится, как вспоминаю, что губы сочные можно было целовать и захлебываться. Сколько угодно тогда зализывал. Но столько моментов упустил, когда мог чаще мять. Нет, дальше ничего без этого не будет. Меня не будет и ее не будет. Ничего. Либо вернемся, либо все.

— Посмотри на меня, я сказал, — рублю жестко и плечо заходится нервом, желая прокрутиться.

Алиса попросту уходит, а я у входа остаюсь гореть. Не знаю, сколько стою тут. Вахтерша из стеклянной кабинки испуганно выглядывает, когда голову поворачиваю.

На обратном пути тоже турникет перепрыгиваю.

В квартире стопорю себя час за часом. Зачем ключи отдал, да и еще так? Совсем отупел с ней. Теперь нечем давить. Унизил ее, хоть и заслуживает. Она заслуживает. Просто не буду наблюдать больше, как она унижается. Не хочу и не буду!

Никуда больше не сунусь. Все. Этот поезд уехал. Даже не смотрит на меня. Подняла клятые ключи, будто ей все равно, что я гадость замыслил. Я ей проектом смиренного благородства не буду! Где оплеуха хотя бы!

Слишком красивая сегодня. Я не вывезу завтра.

Выбухиваю половину бутылки вискаря и под душем морду тру. С мылом, как когда-то учили. Нет, не пойду завтра. И послезавтра. Скажет, что я не нужен. Мне плевать, но я не вывезу.

Не любит меня. Так что здесь странного? К делу это отношение не имеет. Она мне принадлежит, и она сама хочет со мной быть.

Не любит. Смешно думать, если бы любила. Ничего, меня вообще никто никогда не любил и ничего! Как-то выжил, а теперь с Алисой дальше по-настоящему лучше будет. Вот по-настоящему какое-то «лучше». Мне любви не надо, мне конкретика нужна.

Ты мне не нужен. Ты никому не нужен. Потому что ты все портишь.

Нехилые запасы соли внутри у меня во гнили посередине. Гниль печь не может, на то она и гниль, но печет же.

Острой болью соль всасывается и всасывается, и кажется, никогда не растворится.

Надоело! Я все решу, и нормально будет. Даже если ненавидеть друг друга с Алисой станем, вместе будем. Она стопорится, потому что не понимает всего. Потому что… меньше меня хочет, чем я ее.

Но ничего. Этот безухий оборвыш столицу взял, и перед выкрутасами Алисы не остановится.

С утра бухаю еще виски и за руль сажусь. Просплюсь на том свете уже. Чекаю, нормально ли, не поводит ли совсем в стороны. Сойдет.

Оказывается, не утро, а полудень уже.

Муравьи музейные уже что-то перетаскивают в соседнее здание. Военоначальница, в красном сарафане, что-то им командует. Давай, распоряжайся моим имуществом. Женой мне будешь по-любому. Хоть в гробу я буду. Воскресну все равно и ты моей станешь.